Дети в лете

«Давай с тобой не будем отпускаться! Ты не будешь отпускать меня, а я не буду отпускать тебя. Хорошо?»

Так говорил висевший на мне Костик, крепко обхватив своими 4-летними руками мою шею и плотно зацепившись не по-детски сильными ногами за поясницу. Я же, та, которая старается говорить правду, особенно детям, не могла ответить согласием на его просьбу и искала доступные детскому пониманию оправдания тому абсурдному факту, что в машине, где на заднем сидении места хватит на целую бригаду, сегодня он поедет один. А я, его верная подруга, останусь с обратной стороны лобового стекла и буду любвеобильно махать ему на прощание  руками.

Чем больше Костя сопротивлялся такой правде и сильнее впивался детскими ручонками мне в затылок, тем яснее я понимала ― вот оно, мое лето. Лето детей, солнца, нежности и улыбок. И вместо того, чтобы корчить грустную гримасу разлуки, улыбалась ему во все свои зубы. Улыбалась Косте, висевшему у меня на руках, а вместе с ним еще одному, другому, который на неделю раньше уехал домой, улыбалась Кире, Богданчику, Кириллу, двум Мишам, двум Настям, одной Александре, Соне, Эдику, Лие, Валерчику, Алине, Максиму, Данилу и даже Леше. Улыбалась тем, чьи имена помнила, и тем, чьи нет. Улыбалась проносившимся в голове лицам, улыбкам, голосам, смеху, подмигиваниям, веснушкам, ямочкам на щеках, длиннющим ресницам, разукрашенным зеленкой коленкам, приклеенным на плечи переводкам, сгоревшим на солнце краснючим носам. Улыбалась всему калейдоскопу детей, пронесшемуся перед моими глазами этим летом. Детей, которые помогли мне вспомнить, откуда я родом.

Я родилась и выросла на море. По маминым рассказам, все летние дни моего детства проходили на раскаленном песке, в соленой воде, в тени пляжного зонта или под навесом детской коляски. Я помню, как вместе с братом, только что вылезшие из воды и укутанные полотенцами, мы усаживались на подстилке и по очереди открывали свои ротики навстречу ложкам с борщом, супом, кашей, сладким булочкам и всему тому аппетитному, что заботливая мама брала на море в стеклянных, пластмассовых или картонных баночках и коробках. Вкуснее еды, чем где-то там посреди шумного пляжа из маминых рук, не придумать и не найти.

Летом мы бегали на море по два, а то и больше раза в день. Море тогда становилось местом наших достижений и побед, местом силы. Каждый день мы придумывали все новые и новые задачи, становясь мастерами подводного и наводного плаванья и украдкой посмеиваясь над боязливыми приезжими из других городов, которые дрожали, заходя в море, а потом со всей силы зажимали пальцами нос и зажмуривали глаза, уходя под воду с головой.

Нет, мы, местные, были совсем не такие. Мы ныряли всегда только с открытыми носами и глазами. И даже в ледяную воду заходили смело, не подав виду, что где-то там внутри все может дрожать. Дрожать было нельзя. Дрожали только они, белотелые и бледнолицые приезжие, те, кто, может быть, в первый раз в жизни увидел море.

 Местные же занимались задачами посложнее. Мы ныряли и задерживали дыхание под водой на все больше секунд с каждым разом, устраивая между собой соревнования на звание самого лучшего водолаза.  Потом, собравшись с силами, всего на оном вдохе плыли под водой как можно дальше от берега, и каждый сантиметр расстояния был на счету, мы плыли так самозабвенно, что потом, вынырнув на поверхность, жадно хватали ртом драгоценный воздух, которого в легких не оставалось совсем.

Вода была нашей стихией. Мы жили в ней, и каждый представлял себя «человеком-амфибией».  В воде мы могли находиться сутками, все время выдумывая себе новые приключения. После долгих тренировок и падений, каждый из нас мог стоять и ходить в воде на руках, кувыркаться по десять раз вперед и назад, не выныривая при этом. После таких акробатических трюков кружилась голова, но мы все равно с каждым разом пытались увеличить количество кувырков хотя бы еще на один.  

А, помню, любимым делом было поднимать друг друга на руки, как младенцев, и носить взад и вперед вдоль берега. Что там друг друга, куда веселее было поднять маму, папу или бабушку, чтобы потом качать их на волнах, воображая себя супер-силачами. Море делало нас сильными, и мы любили его.  Мы забирались к друг другу на плечи и устраивали себе трамплины разных уровней сложности, прыгая «рыбками», «бомбочками» и делая сальто в разные стороны. Мы плавали на глубину и ныряли рассматривать приросшие к камням мидии, изучали медуз, выкинутых на берег волной, рылись в сетях у рыбаков в поисках рачков (креветок), находили где-то камеры от старых колес и сооружали из них себе корабли дальнего плаванья.

Но самым чудесным временем на море был шторм, когда волны поднимались высоко и толкали нас вперед и вверх с такой силой и скоростью, что мы едва успевали набрать в легкие воздух перед новым толчком. Волны на море мы чуяли издалека по грозной синеве в небе. Тогда для нас начинался настоящий праздник. Из воды в дни шторма вообще никто не выходил. В то время мы сами становились водой, угадывали ход каждой волны и старались слиться с ней, чтобы вместе с пеной, захваченные в объятия неистовым потоком, нестись на берег с огромной скоростью, едва успевая удерживать на лету свои плавки и купальники, срываемые прочь силой стихии.

Я помню, как мы купались в море под дождем, и тогда вода морская казалась гораздо теплее дождевой. Дождь переставал лить, а мы замечали это только, когда в море опускалась радуга… Мы любили море, любили лето, мы становились такими свободными, отдаваясь силе природы и силе жизни, спрятанной в каждом из нас.

Еще с детства я привыкла к соли на коже и жестким от морской воды волосам. Я знаю, как пахнет море, когда заканчивается лето, или в начале июня, или в середине августа. Я столько ночей провела, лежа на тоненькой подстилке  на остывшем морском песке в ожидании августовского звездопада, и столько падающих звезд видела под звуки целующихся волн.  Я помню, как разглядывала светящиеся ночью в черной воде медузы, как устраивала танцы огня, оставляя руками фосфорящиеся линии на воде в ночном море, помню, как затихало все вокруг, когда я лежала на воде, окутанная светом луны, и сама становилась луною на этой время.

Море ― это мой мир, мир моего детства! И этим летом я опять вернулась в него.

Мне снова везет все лето жить у моря. А там, где есть море, всегда есть те, кто приезжает в отпуск, всегда есть друзья и родственники, всегда есть дети.

Этим летом я не очень хорошо замечала дни недели, даты и даже месяцы. Я пропустила несколько дней рождений своих друзей, совсем их не поздравив, не из-за забывчивости, или невнимательности, а по причине того, что на какое-то время календарь в принципе перестал существовать. Исчезли «10 июля» и «21 августа», «понедельник» или «четверг», остались только дни, «когда мы поедем на косу», «когда мы все вместе будем делать мороженое», «когда соберемся мазать друг друга глиной», «когда Вишенка родит котят», «когда будет день поедания самосов» и так далее.

Время суток тоже отказалось от часовых рамок и привычных названий. Мы просто знали, что встали поздно, потому что солнце уже высоко, и птицы поют во всю, разрывая своим пением тишину утра. Знали,  что встали рано, видя едва розовеющие края облаков на  рассвете. С моря пора было возвращаться тогда, когда солнце слишком жарило в спину, и все больше пляжных зонтов открывалось навстречу небу. Обеденный сон объявлялся повсеместным затишьем, когда даже дворовые собаки и коты прятались в тень под столами, деревьями или лестницами, разрешая себе поспать часок-другой. Если всем хотелось есть арбуз, значит наступал полдник. Когда неугомонное вечернее стрекотание сверчков замедлялось, далекий лай собак становился все настороженней, а ёжики выходили из своих жилищ в поисках ужина, было ясно ― всем пора спать. Тогда мы поднимали голову навстречу сказочной огромной луне, желали котам спокойной ночи, подкладывали ёжикам под деревья гостинцы, давали наставления собакам храбро караулить двор и отправлялись видеть сны.

У нас есть свое уютное небольшое кафе в маленьком курортном поселке на берегу большого Черного моря. Летом здесь всегда много работы и разных дел, а еще много приехавших отдыхать на море детей и их родителей. Родители и дети успевают вдоволь пообщаться между собой дома, в своих маленьких квартирах в больших городах стран нашей  и ближнего зарубежья. В отпуске их интересы часто расходятся. Дети хотят играть, приключений и авантюр. Родители хотят отдыхать, высыпаться, быть в тишине, читать давно не читанные книги, смотреть привезенные в ноутбуках «фильмы для отпуска» и, в конце концов, просто общаться, болтать, сплетничать, сидеть за чашкой кофе или за рюмочкой чего-нибудь другого с такими же отдыхающими по соседству родителями. Именно поэтому здесь, на море, родители и дети часто добровольно отказываются от компании друг друга. 

Предоставленные самим себе, в поисках приключений после долгой беготни по двору дети попадают в кафе. Сначала они робко стоят за кулисами и смотрят, как мы спешим и суетимся, обслуживая клиентов, как завариваем чай, аккуратно укладывая веточки мяты и дольки лимона в чашку, как нажимаем на кнопки блендера, взбивая молочные коктейли, как крутим шарики мороженого специальной круглой ложкой. Наблюдая, дети замирают, затихают, застывают. Они стоят с открытыми ртами, боясь пошевельнуться или издать любой неосторожный звук. Они молчат и мечтают быть там, где носят стаканы и тарелки, взбивают коктейли, поливают мороженое шоколадным соусом и красиво укладывают сверху ягоду вишни.

О, как они хотят оказаться там, в этом большой игре в настоящее кафе. Одна, две, пять, пятнадцать минут, и их мечта берет верх над робостью, ― дети становятся все заметнее. Они пританцовывают плечами или коленками в такт доносящейся из кафе музыке, потом подвигаются все ближе к месту основных действий, и, наконец, словив момент, когда без их помощи точно не обойтись, оказываются под рукой, подхватывают вилки, миски, венчики, и понеслась!

Это лето я окрестила летом вафель, домашнего мороженого, фруктовых коктейлей, клубничного сорбета, шоколадного соуса, кофе со специями, карамели, лимонада, соуса из малины пронзительного розового цвета, пряностей, кукурузы и … Детей.

Так ярко, так много, так весело, так смело и так всепоглощающе дети не врывались в мою жизнь давно. Они заполняли собой все щели в пространстве и времени, они разрушали все законы и правила, они шли революцией по обыденности и повседневности. Дети стучали мне в окно в секунду, следующую за секундой моего пробуждения; они забирали у меня с тарелки последний кусок любимого пирога; они обрызгивали меня ледяной морской водой именно тогда, когда мое тело только-только начинало согреваться под лучами солнца; они заставляли меня, уставшую и ленивую, присевшую первый раз за день, подниматься и идти мазать им бутерброды, варить макароны или наливать стакан холодного лимонада; они путали мои волосы в попытках заплести свой вариант косы; они целовали меня своими крошечными розовыми губами настолько обезоруживающе, так нежно  и искренне, что других, взрослых, «настоящих» поцелуев мне больше не хотелось.

Без конца и перерыва, сменяя один другого, они говорили, рассказывали, повествовали, они делились своими историями, большими приключениями, маленькими секретами «на ушко», увиденным во сне, загаданным на день рождения, подсмотренным через открытую дверь.  

Они кричали, хохотали, хихикали, пищали, пели, кривлялись, гримасничали, надували щеки в обиде, закрывали уши, не желая слушать замечания, опускали глаза ― наказанные, и поднимали их к солнцу ― прощенные. Они удивлялись и радовались, плакали тоже, требовали к себе внимание и возвращали в ответ внимание, умноженное в десятки раз. 

А потом уставшие они засыпали:  на руках, на ступеньках, на горе пледов, в пыльном старом кресле, на деревянных лавках; в обнимку с котами, с мыслями о ёжиках, в мечтах о новом дне; со следами шоколада на щеках и мороженого на футболках; крепко прижав к себе чью-то руку, уютно умостившись подбородком на чьей-то груди, с улыбкой на лице и обязательно растрепанными, лохматыми волосами.

Но даже такие, выдохшиеся, спящие, тихие, гуляющие в своих снах, они жили!  Каждый момент, каждую секунду, каждый вдох и выдох. И я жила ― мне приходилось― вместе с ними, позабыв обо всех догмах, учениях, практиках, медитациях, не имея ни единого шанса уходить в себя, в свои размышления и вопросы, я жила каждое мгновение, без «прошлого» и «будущего», впервые  в обычной повседневной жизни увидев, как это жить «здесь и сейчас».

В путевых блокнотах. Продолжая о Мьянме

Еще в первое свое путешествие появилась у меня традиция двух путевых блокнотов: один – большой и красивый с вымоченной в чае бумагой и истинно писательским настроением – предназначается для точного фиксирования всего происходящего, увиденного, пережитого, сказанного и обдуманного за каждый из дней. Другой – тонкий и длинный подходящего для нагрудного кошелька размера – должен обязательно всегда быть под рукой, в него я записываю маленькие интересные подсмотренные в каждой стране или отдельных городах факты, рецепты еды, сложные названия местных традиций, быстро выдаю его для адресов нашим ново встреченным друзьям, записываю фразы на разных диалектах и очень им дорожу. Оба эти блокнота заполняются моим мелким почерком регулярно, но с разной интенсивностью.

В Мьянме уже с первого дня мои руки начинали уставать от обильной писанины, чернильные ручки закончились несколько раз за 25 дней, а страницы обоих блокнотов переворачивались чаще обычного в творческих порывах оставить на бумаге все то, на что каждый день смотрели наши глаза. Только здесь я радовалась, когда мы несколько часов сидели у дороги на окраине какого-то даже не обозначенного на карте села в ожидании редко проезжающей попутки, потому что это время я проводила со своими блокнотами, спрятавшись от палящего солнца в тени дерева или своей походной шляпы.
В Янгоне я писала о том, как с балконов и окон всех многоэтажных зданий опускаются к асфальту тросики и веревки с прищепками на конце для того, чтобы поднимать или опускать на них пакеты и сумки прямо с доставкой в квартиру; как на улице питьевую воду изобретатели-умельцы пропускают через ткань с куском льда в ней, тем самым охлаждая воду для продажи измученным жаждой прохожим. Как на одной специально организованной для такого ремесла улице с раннего утра и до позднего вечера сидят мастера и выпиливают ножовкой из разноцветного пластмасса или пенопласта рекламные вывески и названия магазинов, вроде «Лучшие очки для вас» или «Адвокат с большим опытом». На улицах этого же Янгона ходят женщины с подносами, кошёлками, корзинами на головах, перенося в них самый разный груз. Такие носящие все на своей голове дамы везде в Мьянме ходят. Вдоль дорог на  тротуарах Янгона стоят маленькие выносные столы со стационарными телефонами и сидящими рядом с ним телефонистками, последние тщательно записывают в свои тетради номера, по которым звонят клиенты, длительность разговора и стоимость вызова. Желающих вот так вот из центра города куда-нибудь позвонить у каждого такого столика много: мобильные телефоны в этих краях и в наши дни являются исключительной редкостью. Позже по наличию маленьких мобильников чаще всего красного цвета с приделанными к ним длинными дополнительными антеннами мы научились различать офицеров полиции, несмотря на их штатское обмундирование. Нет, телефоны здесь не такие уж дорогие, а вот карточки операторов мобильных – это роскошь настоящая. Зимой 2012 за такую карточку требовалось отдать тысячу американских долларов. Нам рассказывал наш друг монах Сасана, что несколько лет назад свою карточку он покупал за пять тысяч, а когда-то она стоила все двадцать. И это обязательно в американской валюте. Просто потому, что правит страной военное правительство, и свобода общения здесь не пользуется почетом.

Здесь почти все ходят обутыми в местного производства элегантные вьетнамки из черного бархата, – в деревнях и селах их заменяют шлепанцы на деревянной подошве. Мужчины и женщины одинаково наряжаются в длинные юбки из кусков не сшитой ткани (лонджи). Темно-зеленые лонджи говорят о том, что перед вами – школьники или учителя, такая форма у них. В руках прохожих и пассажиров автобусов и спешащих на велосипедах в школу детей  –  поставленные друг на друга в специальной конструкции мисочки с обедом: в одной – рис, в другой – жаренный арахис с кунжутом и еще какими-то бобовыми, в третьей – соус к рису из рыбы, мяса или просто овощей.

Мьянма. Как же удивительно знать тебя. Видеть, как каждое утро мамы натирают на каменных подносах кору дерева – танаку –  и намазывают ею лица своих детей, а вместе с ними и все девчонки, девушки, женщины и бабушки стараются вырисовывать танакой на своей смуглой коже аккуратные узоры. Как все они смазывают пальмовым маслом свои густые черные волосы, заплетенные в косы, защищая их от солнца, и наполняя запахом масла все вокруг. А потом, вместо заколок, прически из этих волос держат большие пластмассовые гребешки-расчески разных цветов. Как трогательно наблюдать за маленькими девочками-монашками в нежно-розовых  туниках, которые заходят в скромные кафе и возле каждого столика ждут, когда опустят им в их монашеские миски что-нибудь из еды или несколько бумажных купюр. А взрослые монахи в бордовых рясах стоят в ожидании пожертвований прямо посреди тротуаров, и звуки читаемых ими молитв исчезают в городском хаосе и шуме. Их иногда задевают на ходу и часто не замечают, но они продолжают читать свои молитвы. Как и те, кто стройными рядами по пятнадцать и больше человек идут босиком по грязным  и залитым отходами улицам даже в мусульманских кварталах Янгона, обращая свои смирение и доброту к почитающим буддизм жителям этих мест.

 Я писала в свой путевой блокнот, что здесь в кафе работают дети, иногда младше десяти лет на вид. На них часто неновые и не всегда чистые рубахи. Такие же дети вместе со своими матерями и другими юными девушками, замотанные с головы до ног тряпками и рубахами, оставляя только прорезь для глаз, весь день под горячими солнечными лучами дробят молотками большие камни, топят на кострах смолу, носят в бамбуковых корзинках на головах щебень и песок – так в большинстве замеченных случаев в Мьянме делают дороги, получая около 25 – 30 гривен за такую работу в день. Вдоль  этих же дорог часто-часто стоят другие женщины и дети, опрятно одетые и с алюминиевыми казанками в руках, на дне которых звенят набросанные туда мелкие камешки, – так под музыку из вынесенных на дорогу колонок или без нее собирают деньги на строительство новых ступ. Они протягивают свои звенящие котелки навстречу мчащимся мимо них машинам и автобусам, морщатся от поднятой ими пыли и оставшихся выхлопных газов, и остаются верные своему делу. Каждый раз хотелось спросить у них: «Зачем же вам еще строить ступы?». Они ведь в Мьянме подобны пальмам и виднеются всюду, куда глянет глаз: в далеких пустующих полях, на вершинах самых высоких холмов и гор, по побережью крупнейшей реки Иравади на протяжении всех ее сотен километров, в каждой деревне и у дорог между соседними деревнями тоже. Покрытых золотой краской в форме сложенного цветка лотоса, с устремленными в небо пиками ступ точно должно хватать всем желающим отдать дань почтения Будде. А они все равно продолжают собирать пожертвования на новые и новые ступы. У них далеко не везде есть асфальтированные дороги, а в местах, где они есть, проезд по ним кажется экстремальней американских горок. Но никому и в голову не приходит собирать средства на дороги, они строят новые и новые ступы. 

Мьянма... Страна пластмассовых унитазов в бамбуковых кабинках туалетов деревенских домов и пластмассовых баночек, которыми зачерпывают воду из кувшинов для смыва. Место, где нет организованных урн или контейнеров для мусора, где в храмах ходить разрешено только босиком, а увидев иностранцев обутыми в храме, местные обижаются искренне, как дети, где знак «деньги» показывают знаком «окей», делая круг из большого и указательного пальцев. В Мьянме часто ездят на крышах автобусов или грузовиков, делая настил из досок и какие-то простейшие перила, на долгие часы таких путешествий заматывают себя в ткани от палящего солнца, дружно подпрыгивают и вскрикивают на каждой новой кочке, делятся друг с другом бананами, сигаретами и бителем. Да, «битель» – завернутые в смазанные известью листья специального дерева кусочки орехов этого же дерева вместе с табаком – здесь жуют везде, почти все и очень часто. На дорогах, тротуарах и сухой земле остаются после него пятна красной слюны, которая обильно выделяется в процессе жевания, а зубы у всех любителей бителя навсегда остаются неприятного коричнево-черного цвета. Удивительнее всего видеть, как так портят свои улыбки женщины. У тех, кто проводит часы на крышах автобусов, с собой есть маленькие пластиковые бутылки для красной слюны и целые наборы из листьев, табака и орехов. Просвещавший нас в первый день пребывания в Мьянме француз рассказывал, что даже с его многолетним стажем курения от бителя сильно болела и кружилась голова. А тут все автобусы останавливаются у лавок, где крутят битель, тут же выбегают билетеры или сами водители, покупают очередную порцию и едут дальше.

Здесь рядом с почти каждой деревней есть плантации пальм с подвязанными к верхушкам кувшинами. Худые и ловкие мужчины приходят к этим пальмам с длинными бамбуковыми лестницами на плече и достают собравшийся в кувшинах напиток – подобие западного пива. Картинку процесса собирания этого местного пива печатают даже на мьянмских деньгах – купюре в пять кият. Вот только эту купюру теперь в стране почти и не встретишь - после очередной девальвации слишком мелким стал ее номинал для пользования. Нам повезло получить ее в подарок от хозяйки маленькой придорожной лавки с едой, которая и не подозревала, какую редкость держит в своей запыленной тумбочке со сдачей.

Страна, где арбузы продают по штукам, а не килограммам, а их продавцы долго не верят, что почти в два раза меньший должен стоить дешевле большего арбуза. Бензин наливают в стеклянные бутылки из--под виски и выставляют на деревянные подставки пылиться при дороге, пока не найдется свой покупатель. Огромные глыбы льда развозят под заказ во все закусочные вдоль десятков километров дорог, раскалывая их в кузовах машин. Страна, где в каждом доме можно напиться свежей и холодной воды, хранят которую в сделанных вручную глиняных кувшинах с круглым дном, вода в них удивительно набирает прохладу от глины и дарит свежесть, а с закругленного дня медленно на пол падают капли воды. Здесь живут в домах с электрическим напряжением в 60 Вольт, а иногда и вовсе без электричества в деревнях, где правительство посчитало невыгодным проводить его, и тогда все вокруг гудит генераторами или просто тихо зажигаются свечи. Страна старых японских автобусов, лошадиных повозок и велорикш и временем, которое будто замерло десятилетия назад. День за днем я продолжала дивится этим людям и писать о них заметки.  

О, загадочная страна Маугли. Вместо бодрящих утренних передач по радио слушают жители твои молитвы буддистских монахов, а кофе многим заменяет индийский чай с молоком. Даже, если это просто порошковая смесь в добравшихся и сюда пластиковых пакетиках.

В вашей стране у Будды есть свое отдельное место в доме и, даже проходя мимо построек на улице, можно сразу сказать, в какой живет семья буддистов. Выдающиеся наружу на сантиметров 20 – 30 квадратные выступы в стене, напоминающие заколоченное окно, внутри уставлены портретами или статуями Будды, цветами в вазах и разноцветными светящимися гирляндами. Вы начинаете с него свой день, поднося свежие цветы и читая молитвы рядом. Вы живете с ним в сердце каждый миг.

Всякий раз вы смотрели на меня с Максимом, как на дивное чудо природы. Вы восхищались каждым нашим словом и жестом, вы повторяли, как мы красивы, вы так много улыбались нам, что мы сами научились улыбаться больше. Я так запомнила эти ваши взгляды, что записала в своем блокноте: такими же глазами на всех нас сверху смотрит Бог, таки сами на себя должны смотреть все люди. Вы научились быть удивительно добрыми и отзывчивыми в стране, где за вашу чрезмерную доброту вас могут наказать. В своем скромном быту вы умеете делиться последним, отдавая свой ужин гостю со всей душой. Вы первые, кто сами просил меня фотографировать ваши лица своим фотоаппаратом. И я с такой радостью делала это. 

Мьянма! Сколько слез, отчаяния и усталости моих осталось в этой стране, сколько раз ты добиралась до самых глубин моей души, показывая, каким другим, человечным, наполненным любви и прекрасным есть этот мир, как глубоко в сердце теперь моя любовь к тебе…

"Аниучите!" (как признаетесь вы в любви на своем языке).

Начиная писать об увиденном: предисловие к Мьянме

Дорога в тысячу миль начинается с одного шага. Частое напоминание сей древней мудрости во многих источниках, тем не менее, не избавляет от желания делать шаги сразу большие и решительные, чтобы, хотя бы половину пути за раз проскочить. Хвала тем, у кого это получается.

Чуть больше года назад я вернулась после пяти месяцев прекрасного и жизненного путешествия с большим блокнотом, все страницы которого были исписаны путевыми историями, рассказами о встреченных по  дороге людях, открывшихся для меня законах жизни. Мама, ее подруги, мои друзья, я сама дружно просили меня сесть и написать обо всем этом. А я, замахнувшись сразу на эпопею, так и не продвинулась дальше парочки страниц вордовских файлов. :)

Сегодня у меня на руках еще один такой же путевой блокнот с чернилами и пылью шести месяцев новых приключений. И со всем  этим надо что-то делать. Не буду пытаться прыгнуть сразу на 500 миль, начнем с маленьких шагов.

По мнению многих тех, кто все эти путевые истории слышал, начинать надо непременно с одной мало известной в наших краях удивительной страны Мьянмы.

29 января 2012, воскресенье

Чуть больше часа в небе, и мы приземлились в аэропорту Янгона. Можно было бы сказать, что в столице, только столицу недавно из Янгона перенесли в другой город. Уже с бортовых  объявлений в самолете, эта страна начинала быть непонятной. Нам сообщили, что разница во времени с Тайландом здесь полчаса. Я улыбалась – впервые в жизни попадаю в страну, где разница времени не привычные 60, а сокращенные 30 , в чем принципиальность такой точности, неизвестно,  но по моим представлениям путаница от этого должна точно быть.

До сих пор не верилось, что Мьянма началась. Мы долго об этом мечтали и с замиранием сердца считали дни до рейса Бангкок – Янгон. Полное незнание и отсутствие каких-либо конкретных ожиданий – вот и весь багаж, с которым мы приземлились на эту землю.

В зале, куда мы вышли из самолета, сидели уже испытавшие на себе эту страну иностранцы в ожидании обратного рейса Янгон – Бангкок. Как только места на борту  освободятся после нас, их позовут на посадку в тот же самый самолет.  Мы разглядывали их глазами первоклассников, смотрящих на тех, кто в школе уже все знает наизусть. Чаще всего встречались внешности хиппи молодые путешественники.

Скромный ковролин и посеревшие от времени стены, маленькие и не везде работающие эскалаторы. Совсем простенькая форма у работников в кабинках паспортного контроля – явно дешевая и не новая ткань, отдаленно напоминающая замш, потертые воротники, густо засыпанные осыпавшейся с лица не самого высокого качества пудрой. И везде стоял какой-то навязчивый кисловатый запах. Только после пары недель пребывания в этой стране я поняла, что это было.

Со штампами в паспорте о прибытии в Мьянму все выглядело более правдоподобным. Первым на этой земле нас встретил таксист, пока мы ждали свой багаж. Узнав, что мы говорим по-русски, он тут же предложил записать в блокнот под его диктовку список явно полезных для нас фраз на местном языке. Слова, на самом деле, оказались полезными: «дорого, давайте скидку» и «автостопом». Было ясно, что наш замысел он разгадал сразу. Это смешило и радовало своей искренностью. Еще грел душу тот факт, что подобные нам авантюристы-славяне здесь бывали.  После урока языка таксист все же посчитал своим долгом предложить нам услуги извозчика. Мы улыбнулись и пошли искать местный автобус.
В аэропорту нас начали окружать полные местного колорита мужчины в длинных юбках из кусков тканей, замотанных вокруг талии и завязанных в причудливые узлы, чтобы держались плотнее. Я все время не отводила глаз, когда мужчины начинали перевязывать узлы на своих юбках, стараясь запомнить их технологию, которая помогала простым кускам ткани так долго и качественно держаться.

Все больше попадались измазанных желтовато-песочного цвета грязью лица. Так называемая «танакà» – растертая кора специального дерева – наносится на лица в основном женщин и детей, защищая от солнца и, по мнению всех местных жителей, делая женщин привлекательными. Обмен валют в аэропорту не работал, потому что на календаре – воскресенье. Неважно, что аэропорт международный, а других пунктов обмена валюты или банкоматов нет, зато у работников заслуженный выходной день.

Таксист на выходе из аэропорта тоже предлагал довезти нас к положенному месту, а в итоге стоял и рассказывал, как добраться местным автобусом в центр, к тому же обменял нам на местную валюту 2 доллара по весьма выгодному курсу (только многим позже мы узнали, что даже в банках за столь мелкий номинал нам бы много не предложили, а уличные менялы и тем более) – 8000 чат за доллар. Сделал это таксист, понимая, что в общественном транспорте нам с долларами не доехать и надо расплачиваться местной валютой. Хоть это было не в его пользу, но природная отзывчивость не дала ему отпустить нас без своей помощи. Мы его очень похвалили за такой жест и поблагодарили. Пришедшие после нас еще двое иностранцев почему-то получили от него отказ в обмене валюты. :)
В автобусе по дороге до города мы были окружены любопытством и смущенно-заинтересованными взглядами.  Все те же лица в танаке, пирамиды стальных судочков в руках – так каждый вез себе на работу еду, совсем не европейского производства одежда из странных тканей, расцветок и довольно отсталого от времени покроя. В несовременной одежде я усмотрела результат экономической изоляции страны с военной диктатурой. Зашедшие на остановке в автобус маленькие монахи поражали своей болезненностью: царапины и глубокие язвы всюду на теле и лысых головах, неумело замазанные чем-то вроде зеленки, говорили о какой-то ненужности этих детей. Они держали свои большие монашеские миски для подаяний и стояли босиком. Некоторым из них даже уступили место. Мы ехали долго в автобусе японского производства, о чем говорили надписи иероглифами возле окон и дверей. В Японии, думаю, это музейный экспонат давно уже. На панели у лобового стекла из запыленных искусственных цветов сооружено подобие алтаря. Обилетили нас в автобусе честно и по тарифу для местных граждан. В будущем это станет редкой роскошью.

Мы прибыли к ступе Сале в центре города, проехав загруженные всеми транспортными средствами улицы, на которых вперед пробивались те водители, кто громче и назойливее сигналили и редко жали на тормоза. Нам нужно было с чего-то начать, и информационный центр пришелся как раз кстати. Бесплатные карты, вежливые работники и список того, что делать в этой стране запрещается – довольно большой перечень, и было очень символично получить его в свой первый час по приезду в долгожданную Мьянму.

В поисках «дома для гостей» (по-английски guesthouse) забрели в «Зеленый сад» (Green Garden),  где встретили трех французов, чей отдых в Мьянме уже заканчивался: мужчину средних лет и молодую пару.

Француз постарше и администратор отеля демонстрировали очень интересную сцену недружелюбия: француз нервно выхватывал из рук администратора непринятую им двадцатидолларовую купюру из-за едва заметного пятнышка чернил на ней, надменно доставал из кошелька другую с комментариями, что слишком уж права тут качают в отеле, потому что в других принимают банкноты и похуже. Администратор не робел и со своей долей высокомерия поглядывал на нервного француза, когда тот, явно выражая неуважения, бросил новую купюру на стойку рецепции. Как сам француз пояснил мне позже, в Мьянме принято левой рукой поддерживать локоть или любую часть предплечья правой руки, что-либо беря или давая местным жителям. Он этого умышленно не сделал и знал, что его жест правильно поймут. Эта маленькая сценка очень сильно отличалась от того, как общаются туристы с обслуживающим их персоналом во всех других странах юго-восточной Азии.

Все больше хотелось слышать этих бывалых французов и их рассказы о Бирме. Так мы отправились вместе с ними пить кофе.  В моем представлении кофе юго-восточной Азии – это милейшие обгоревшие на огне кофейники, в которых прямо на улице варят натуральный кофе, процеживают его через длинные и узкие ситечки и подают после в маленьких чашечках сидящим за пластиковыми столами и на низких пластиковых табуретках клиентам. Такой кофе за 2 гривны чашечка мы пили в прошлом году в Камбодже, почти такой же за не многим большую цену – во Вьетнаме, даже путешествие этого года радовало натуральным кофе на улицах Лаоса. В Янгоне были пластиковые столы, низкие пластиковые табуретки, даже маленькие чашечки были. Правда, натурального кофе, огня и кофейников – нет. Французам принесли чашки с кипятком и выбранных ими марок смеси 3 в 1 растворимого кофе в пакетиках. На мой вопрос: так ли подают кофе и в других городах Мьянмы, получила ответ – «Боюсь, что так везде!». И правда, откуда в бывшей колонии Великобритании разовьется культура пить кофе?

Французы выглядели уставшими, много курили и не скрывали своей радости по поводу завтрашнего рейса в Бангкок. Они рассказывали о неприятном и глупом правительстве страны (военная хунта), точнее его требованиях к поведению туристов, о платности всего кругом и неоправданно высоких ценах на проживание с сомнительным комфортом, о толпах туристов везде в известных местах и очень ограниченном доступе к местному населению.  Говорили, как за все автобусы, лодки и поезда приходится платить втрое дороже, чем местному населению, и это не подразумевает больший комфорт, а просто – такое правило власти, и как скромный бюджет обычного путешественника тут трещит по швам.

После утреннего кофе мы пошли гулять, если можно назвать прогулкой хождение по загруженным людьми и товарами, разложенными прямо на асфальте, улицам в неприятной близости к  дорогами, звукам моторов, гудкам автобусов и выхлопным газам от них. Интересно, что здесь совсем не ездили на мопедах. По всей юго-восточной Азии это любимый вид транспорта у простого населения, а здесь авто- и велорикши, такси, а мопедов нет. Француз знал ответ и на этот вопрос : глава государства в Мьянме отличается повышенной мнительностью и суеверием, так однажды из-за дурного сна или предсказания он поверил, что мопеды угрожают его безопасности – на следующий день они перестали ездить по городу. Естественно, весь связанный с ними бизнес, тут же прекратил свое существование.

 В центре вокруг пагоды Сале пройти спокойно было сложно: на европейское лицо тут же реагировали уличные менялы денег, которые с очень деловым и полным уважения к себе видом совали в лицо пачки местной валюты и говорили: «Мадам, меняем доллары, один доллар – 8700 чат!» – что было выше банковского курса. Даже после нескольких раз «Нет, спасибо!» в их адрес, они настойчиво продолжали идти и махать пачками денег перед глазами. Таких менял было много. Один перехватывал у другого прямо в двух шагах, а я все думала: «Неужели им кажется, если я не поменяла у его коллеги, то я поменяю здесь у него?!».

И все же, местные деньги были нужны. На дворе воскресенье, банки закрыты, а нам кушать хочется. Где-то есть рынок, на котором можно менять по рекомендации информационного бюро для туристов, только туда далековато шагать еще и в такую жару. Наши первые после двух долларов на автобус до города из рук таксиста чаты мы купили у французской пары, которой они все равно уже были не нужны.

Прямо на полу вдоль улицы, по которой мы шли, продавали газеты, какие-то книжки, карты, календари, плакаты с изображением Будды и, куда в большем количестве – с фото их главного демократического лидера в прошлом – Аун Сана– и его дочери – Аун Сан Су Чжи, которая олицетворяет стремление к свободе и независимости от военной диктатуры в современной Мьянме. Разбирающийся в политических делах Мьянмы француз поведал, что еще 6 месяцев назад за найденный портрет Аун Сан Су Чжи, даже надежно спрятанный в сумке, владельца такой сумки сажали в тюрьму на год. Теперь не только свободно продают и покупают плакаты, а еще и футболки носят с такими же оппозиционными картинками. Нам повезло попасть в Мьянму в преддверии перемен, когда все население страны предвкушало предстоящие в апреле выборы и верило в конец эры военной хунты.

Первый день становился все более информативным. Француз рассказывал мне, что такое знаменитая «танака», которой все мажут себе лица, и выглядят потом, как запачканные. Пояснил, что при всей гостеприимности мьянмского народа, принимать приглашение остаться у кого-то в доме на ночь крайне не рекомендуется, потому что после этого тем, кто вас у себя принимал, придется отвечать перед местным КГБ и явно остаться под подозрением на неопределенное время в будущем. И не то, чтобы те, кто вас зовет в гости, этого не знали, просто эти люди привыкли все время за что-то отвечать и у многих чувство страха притупилось.  Француз ругался почти матом на правительственную хунту, невзначай упомянул, что в свой 3-й день в Мьянме уже сидел на допросе в полиции, заподозренный в журналистском шпионаже, и съехал из дешевого отеля только, чтобы не видеть каждый день в своем окне здание полицейского участка напротив. Напоследок он подвел философский итог всему выше сказанному: «Ищите свою Мьянму. Я не хочу вас пугать ничем, просто следуйте своему пути здесь и ничего не бойтесь!»

На память об этом забавном и много курящем французе у нас осталась переданная ему другим французским путешественником в первые дни здесь распечатанная на принтере упрощенная карта страны, с указанием приятных мест, в которых тот побывал. Француз завещал ее нам и чтобы мы передали ее в руки других путешественников, когда будем отсюда уезжать. «Уезжать из Мьянмы» –  в тот день это понятие представлялось в сотне световых лет от меня.

Начинало становиться совсем жарко. На прощанье тот из французов, который помоложе, искренне пожелал нам терпения и удачи, сказав, что Мьянма все же стоит того, чтобы быть здесь. Большинство туристов сейчас приезжают в эту закрытую страну, потому что где-то в их вполне демократических государствах работники туристических агентств рекламируют экзотику военной хунты и тот факт, что вскоре после выборов все может измениться, и надо спешить смотреть на Мьянму в том виде, как она есть сейчас. Такие туристы и знать не знают ничего о стране, кроме нескольких фактов, рассказанных  менеджерами по туризму, они привозят с собой пачки евро,  дорогие фотоаппараты со вспышками и ходят, раскрыв рты, большими организованными группами. Они охотно платят две, а иногда и три цены по завышенным для иностранцев правительством тарифам, делают по сотне снимков знаменитых мест, не особо замечают жизнь простых ходящих рядом с ними местных людей и уезжают с яркими впечатлениями. Молодой француз относил себя к другим, сочувствующим путешественникам. Он знал о Мьянме много еще до приезда и был небезразличен к тяжелому настоящему и оптимистическому будущему страны.

По дороге в гостиницу «Эверест», куда мы шли смотреть дешевый номер, освежались нарезанным нам прямо в пластиковый пакетик арбузом. Пока что за уже полдня в Янгоне ничего, кроме арбуза, мы так и не ели. Пить пакетированный кофе с французами отказались, а вся остальная еда на улице требовала слишком большой энергии и сил для того, чтобы понять ее суть и выбрать что-то съедобное вегетарианское для себя.

Арбуз радовал. Здесь его подавали без тайского шика, под которым подразумеваются большие стеклянные ящики со льдом, передвигаемые на колесах, с аккуратно нарезанными фруктами для всех желающих. В Янгоне для свежести арбузные дольки накрывали смоченной в воде марлей. Она же защищала от мух. Те, у  кого марли не было, отмахивались от мух привязанным к палке пластиковым пакетом, и обветренные их красные скибки выглядели менее аппетитно. В «Эверест» мы все-таки дошли, хоть по такой жаре и после ночи почти без сна это казалось почти подвигом. Внутри – стол рецепции, само собой разумеется, алтарь на стене: по-видимому хинду, так как на нем было много гирлянд из цветов. Не самый отзывчивый хозяин сказал, что для нас из дешевых вариантов есть только номер за 10 долларов на двоих, а в одноместный номер подешевле двоих он не поселит. Номер мы даже не стали смотреть, решив, что лучше уж переплатить 2 доллара и снять комнату за 12 долларов ближе к центру и всей транспортной развязке. Наверное, хорошо, что комнату мы так и не посмотрели, иначе, когда нам позже пришлось сюда возвращаться, путь этот был бы наполнен особой печалью.  

«Эверест» находился где-то в индийско-непальском квартале, название подсказывало это изначально, и мы пошли по улицам, полным людей индийской наружности. Хотелось есть. У нас в наличие была очень важная фраза на бирманском – «таталёт», ее нам в самолете продиктовала гражданка Мьянмы. Она означает «без мяса» или что-то вроде того. Показывая пальцем во все, что попадалось нам на пути и повторяя «таталёт» с вопросительной интонацией, мы нашли себе вкусные пирожки треугольной формы под названием «смуза», еще большей радостью стало открыть для себя их начинку – жаренная картошка с луком. После всех этих недель без картошки мы нашли ее в пирожках в транспортной столице Мьянмы. Хорошее начало. Еще какие-то лепешки с бобовой начинкой внутри. Рядом в переулке встретилась женщина, продающая что-то похожее на салат из папайи, в который мы были влюблены со времен Лаоса. Нормальная цена и улыбающаяся женщина. Разочарование наступило не сразу. Сначала мы, переглядываясь, смеялись, когда нам скромно накрошили грамм 20 капусты, потом настойчиво просили женщину к одной крошечной помидорке добавить еще одну, когда она начала все это смешивать без добавления туда чего-либо, мы запротестовали. В памяти слишком ярким был образ папайя-салата из Лаоса, где порция была достаточного для двоих размера, папайи в него крошили много, густо поливали все соком лайма и еще раз десять переспрашивали, уточняя насчет каждого следующего ингредиента. Наш указательный палец сейчас был направлен на папайю. Но женщина отрицательно махала головой. Почему она махала, помог понять подошедший слабо говорящий по-английски паренек. Оказалось, что она уже накрошила нам капусты, папайя, значит, не положена будет. Мы ушли со жменей салата, густо заправленного арахисовым маслом и жареным чесноком – этим впредь будет изобиловать местная кухня. Честно сообщили хозяйке лавки с салатами, что за такие деньги в Тайланде нам делали порции в раза два больше, а у них тут и есть нечего.

В процессе поиска обеда также было весело, когда после долгих переговоров в одном из кафе нам, заказавшим себе «тамэ таталёт» – то есть вегетарианский рис с овощами, застенчивая официантка принесла просто тарелку обычного белого риса, поставила пред нами на стол и несколько раз повторила «тамэ таталёт» – рис вегетарианский. Мы смеялись и начинали уставать от трудностей первого дня в Мьянме. Слава тем из местных, кто в этой стране знает английский. Они не дали нам остаться голодными.

Следующие два часа я сторожила вещи в фойе «Зеленого сада», пока Максим носился по жаре в поисках подходящих нам по цене номеров. Вот только отдельная прелесть Янгона в том, что после обеда без предварительной брони найти хоть какой-то угол по доступной цене невозможно. Самолеты, автобусы и прочий транспорт прибывают по расписанию. Малобюджетных туристов здесь хватает, а вот номеров на них – нет.

Казавшиеся сначала улыбающимися только своим клиентам и только за деньги работники «Зеленого Сада»  стали более приветливыми после первого часа моего сидения у них. Из уст молодого администратора я узнала, что сейчас особо бурный сезон для туристов, число которых и без того за последние годы выросло в геометрической прогрессии. Приезжают, говорил, в основном китайцы, еще японцев много и корейцев. Из европейских рас французы на первом месте – еще бы, французы успевают побывать везде, что заставляет всякий раз задуматься, а кто в это время живет во Франции. Цены на жилье все растут, лицензию специальную государственную получить гостиницам сложно, так что предложение остается ограниченным, а людей не убавляется. Самим же жителям Мьянмы куда-то выехать сложно: стоит это  больших денег, а для специального разрешения от правительства надо еще предоставлять немыслимые бумаги, да и то с ними попадешь, скорее, в соседние страны по Азии.

Максим вернулся только с головной болью от жары и восторгом от увиденной в переулках настоящей жизни Янгона. Мы пошли назад в «Эверест».

В переносном на бамбуковом коромысле кафе пили свежайший лимонад. Такое кафе носят с собой на плечах и расставляют везде, где понравится. Хозяйка этого «кафе» как раз расставила свои маленькие деревянные тумбочки с ингредиентами и детского размера табуреточки для клиентов. Она искусно выдавливала лайм в специальной деревянной выжималке, разбивала в руке лед на маленькие осколки, добавляла щепотку соли, сладкий сироп и чистую питьевую воду из магазинной бутылки. Потом это все смешивалось и подавалось счастливым нам. За первым стаканом тут же последовал заказ на второй. Продавщица сияла, улыбалась и рассказывала о нас что-то своей подруге рядом. Наши рюкзаки их явно изумляли. Рядом в своих колясках на велосипедах читали газеты велорикши. В час расплаты Максим удачно применил подсказанную нам ранее фразу про скидку, она вызвала волну смеха вокруг и, конечно, снизила нам цену. :)

На этот раз в «Эвересте» нам показали комнату. Мы добрались до нее после 12 пролетов на узкой лестнице, где стоял тяжелый запах освежителя для воздуха, – его служащий в отеле мальчик предусмотрительно сходил разбрызгать за пять минут до того, как нас приведут. Это другой мир, и тут верят, что запах освежителя воздуха создаст благоприятное первое впечатление. Хотя, если зажмуриться, чтобы пары освежителя не резали глаза, то обшарпанных стен и перилл, действительно, не увидишь. Наша, самая дешевая, комната ждала на шестом этаже, где, кроме нас, по соседству жили только непальского происхождения работники гостиницы – толпой по несколько человек прямо на расстеленных матрацах в соседних комнатах. За 10 американских долларов – а плату за жилье здесь принимают исключительно в американской валюте – нам предоставили целых две кровати, дырку в потолке, почти вырванное из выемки в стене окно, подобие вентилятора, которое все же работало,  шкаф, тумбу и даже кусочек запечатанного в пластик мыла. Общие на этаже туалет и душ, думаю, здесь не убирали, да и большинство кабинок все равно не работали – зачем их убирать?! Самым веселым элементом дизайна стал стул без сидения, поставленный над унитазом привычного азиатского типа – отверстие в полу. Так, видимо, держатели этого заведения хотели создать более привычные условия для своих европейских гостей. Уходя на вечернюю прогулку, мы настоятельно попросили менеджера поменять нам постельное белье, потому что предложенное нам в номере после неизвестного количества постояльцев явно не меняли. Я злилась. Искренне и откровенно. Я десятки раз вспоминала уютные, чистые, прекрасные комнаты во Вьетнаме или Камбодже за 7 долларов, с теплым душем в номере, иногда даже с телевизором, холодильником и еще чем-то. Это была Мьянма, где, казалось, никому и дела нет до того, чтобы позаботиться о приезжающих сюда иностранцах. Они устанавливают свои цены, предлагают, что есть, а недовольным открывают дверь на выход. Только недовольным, как правило, больше некуда идти, и они остаются, скрепя зубами. Нам с первого дня, будто, дают понять, что мы приехали сюда отдать этому государству свои деньги. За это нам разрешают поехать в ограниченный и небольшой список открытых для посещения мест. У нас впереди оставалось 24 дня пребывания в Мьянме. Мои мысли боялись самих себя, представляя, что нас ждет дальше. Я честно и почти в слезах признавалась Максиму, что вообще не понимаю, зачем нам эта страна нужна, когда с нашим минимальным бюджетом все завышенные для туристов цены не по карману, в гостиницах тут даже не делают вид, что поддерживают чистоту, а в городах столько шума, пыли и выхлопных газов, что все прелести архитектуры или национальных костюмов просто меркнут.

Но такие они все – первые дни путешественника в новой стране. И на чем мы чаще всего попадаемся, это на сравнении имеющихся здесь и сейчас условий с теми, которые радовали или огорчали раньше. Вдруг совершенно неподходящая где-то ранее еда, теперь кажется самой вкусной, и неприемлемо высокие цены становятся райским подарком, и лица людей улыбчивее, а жара не такой нещадной.

На улицах началась пора ужина – появилось множество столов и лавочек, где предлагали супы, какие-то странные напитки из авокадо, жаренные на больших круглых сковородках прямо тут на огне кусочки мяса без ничего, пирожки, лепешки и ничего такого, что нам бы хотелось попробовать. Мы радовались полюбившимся еще на Шри Ланке шарикам из кукурузной крупы в масле и лимонадом в переносном кафе на коромысле.

Возвращаясь в «Эверест», забрели на заднюю улочку, где в больших, диаметром около метра, сковородках на огне готовили интересную кашу из риса с большим количеством масла, с кусочками имбиря, арахисом и черным кунжутом. Нас угостили и долго смеялись нашему вопросу «Это бесплатно?». Кашу раздавали многим проходящим мимо, только у нас не было общего языка для общения, чтобы понять, что за традиция такая – готовить и раздавать кашу. Зато Мьянма  начала быть доброй. Только все силы и эмоции закончились, как она стала показывать себя с совсем другой стороны. Даже празднование Китайского Нового года застали, наблюдая из окна отеля за большой разукрашенной и переодетой в яркие костюмы драконов процессией на улице, танцующей и поющей под низкие ритмы барабанов.

Главным решением под конец дня стало выбираться скорее из Янгона и уезжать отсюда на следующий же день.

П.С. только вы не спешите делать выводы о Мьянме по такому резкому впечатлению моего первого дня. Она умеет удивлять и оставаться в сердце. Я просто пока что не написала об этом.